Россия – Грузия после империи - Коллектив авторов

государства. В их понимании фамилии Чавчавадзе, Бараташвили или Пиросманишвили – величие Грузии. Дальше Вайль продолжает свой рассказ:

Недалеко от города шофер обернулся ко мне:

«Здесь много русских». – «Откуда?» – удивился я. И получил потрясающий ответ: «Николоз пригнал». Шофер бросил это между прочим, а я, поражаясь, что-то припоминал, догадывался, что Николоз – это Николай Первый, устроивший здесь солдатские поселения.

Как все же удивительно ощущают бытие эти люди. Грузия для них – «свое» не только в пространстве – от Алазани до Черного моря, но и во времени. Они не просто знают, они чувствуют, что Кутаиси – ровесник Вавилона, царь Ираклий II для них – просто Ираклий, и даже нелюбимый и отделенный полутора веками русский император – Николоз [299].

Как ни странно, менталитет грузинского народа очень близок русской тоске по огромному и мощному государству. Только он не проявляется, к примеру, в масштабности архитектуры, а, скорее, в масштабности мышления об истории, гиперболизации и мифологизации.

В главе «Батумский чай» Вайль описывает свою служебную поездку по официальному приглашению президента Аджарии. При этом автор выражает удивление фактом существования аджаро-грузинской границы и обращает внимание на программу местного телевидения Ajara TV «с хорошим набором американских и европейских фильмов в переводе на русский, с новостями по-грузински» [318]. Казалось бы, незначительное наблюдение рассказчика отражает смесь всего, что осталось в осколке давней империи. Несомненно, формирование новой культурной, в том числе и языковой, картины мира – процесс длительный, который не так уж сильно зависит от политики государства.

В «Карте родины» Петр Вайль заново «осваивает» пространство страны, которую потерял не только лично он, но без которой оказались все жители бывшего Советского Союза. Осколок империи – Грузия – помогает ему осмыслить постимперскую реальность. Стержнем всех эссе Вайля, писателя с неоднозначной национальной идентичностью, является поиск собственной самоидентификации в постсоветское время. У Вайля доминирует выразительная авторская позиция: путешественник по Грузии – это русский интеллигент-эмигрант в поиске своего «я» и своей «мы»-группы. И, на наш взгляд, именно в грузинских картинах отражается судьба всей империи. Эмигрант-Вайль, «русский человек» Битов, современные грузины – все они осиротевшие жители былой империи. Грузия фокусирует, как в объективе, все кривизны постсоветской реальности: политически мотивированные перемены топонимов, возвращение к узкому пониманию национальной идентичности и традиции, неопределенные взгляды в сторону Запада.

Библиография

Битов А. (2002) Империя в четырех измерениях. М.: Фортуна Лимитед.

Битов А. (2011) Это историческое предназначение наше – быть огромным // Новая газета. 17 октября. № 116 (http://www.novayagazeta.ru/arts/48973.html).

Битов А. (2012) Последний из оглашенных // Октябрь. № 1 (http://magazines.russ.ru/october/2012/1/b1.html).

Бондарева А. (2012) Литература скитаний // Октябрь. № 7 (http://magazines.russ.ru/october/2012/7/bo18.html).

Вайль П. (2011) Карта родины. М.: Астрель.

Нижарадзе Г. (1999) Мы – грузины. Полемические заметки по поводу некоторых социально-психологических аспектов грузинской культуры // Дружба народов. № 10. С. 185–202.

Чередниченко С. (2012) Путешественник по империи // Вопросы литературы. № 4 (http://magazines.russ.ru/voplit/2012/4/c7.html).

Чхаидзе Е. (2014) «Русский имперский человек» в «провинции». Дискурс «Россия – Грузия в книге Андрея Битова „Империя в четырех измерениях“» // Дружба народов. № 10. С. 214–235.

Щукин В. (1993) Путь как познание и освобождение. К тематике путешествия в русской литературе // Poźniak T., Wieczorek A. (Red.) Podróż w literaturze rosyjskiej i w innych literaturach słowiańskich. Opole: Wyższa Szkoła Pedagogiczna. S. 25–28.

Kapuściński R. (2008) Imperium. Warszawa: Czytelnik.

Layton S. (2009) Russian Literature and Empire. Conquest of the Caucasus from Pushkin to Tolstoy. New York: Cambridge University Press.

Thompson E. M. (2000) Imperial Knowledge. Russian Literature and Colonialism. Westport, CT: Greenwood Press (польское издание: Thompson E. M. Trubadurzy imperium. Literatura rosyjska I kolonializm / Przeł. A. Sierszulska. Kraków: Universitas, 2000).

Симпатия и ностальгия в тени старшего брата:

постсоветская Грузия в польских репортажах и в общественном дискурсе

Моника Беднарчук

В далекой сибирской ссылке… во мраке рудника зародилась эта улыбка дружбы – взаимным приветствием духов свободы, сияя на лицах двух далеких друг от друга типов людей. Дружба, в таких заключенная условиях, переживет все. Меняются… отношения между государствами… – та немая улыбка будет продолжаться в течение веков.

(Żeromski, 1923, 224–225)

Мы здесь, чтобы начать сражение. Впервые за долгое время наши соседи… показали лицо, которое мы знаем уже сотни лет. Эти соседи считают, что народы вокруг них должны подчиняться им. Мы говорим «нет!». Эта страна – Россия. Эта страна считает, что прежние времена рухнувшей почти двадцать лет назад империи возвращаются. Что снова ее господство будет признаком этого региона. А вот и не будет.

(Kaczyński, 2008)

Слова Стефана Жеромского 1923 года я процитировала по двум причинам. Во-первых, это подтверждение солидарности со страной, оккупированной советской Россией, чья судьба во многом напоминает участь самой Польши. Во-вторых, это высказывание одного из самых значительных авторов периода между Первой и Второй мировой войнами – призыв не признавать статус-кво Грузии как зависимого государства[95]. Вышеприведенные слова президента Леха Качиньского 2008 года подтверждают актуальность этой темы для современных поляков. B его словах ключевую роль играет и литературная традиция, начатая Адамом Мицкевичем в поэме «Dziady» (1832) и сосланными на Кавказ польскими поэтами и литераторами XIX в., и связана она со страдающими заключенными в Сибири. Польское представление о Грузии отличается постоянством. С одной стороны, значительная часть польского дворянства (шляхта), начиная с XVI и заканчивая XVIII в., верила в свое кавказское происхождение. Этот миф отражался в идеологии сарматизма (cм.: Cynarski, 1969; Sulimirski, 1970). С другой стороны, в XIX в. Польша, как и Грузия, пала жертвой Российской империи. Это обстоятельство привело к тому, что грузино-польские контакты стали более плотными, хотя и амбивалентным способом. С одной стороны, первые поляки (прежде всего участники восстания Костюшко в 1794 г.) были сосланы на Кавказ после разделов Польши. С другой стороны, были добровольцы, считавшие, что служба на Кавказе в рядах армии Российской империи поможет в военной карьере. И те и другие участвовали в войне против горцев. Между 1827 и 1844 гг. большое количество представителей польской интеллигенции или людей, ассоциировавших себя с ней и участвовавших в антирусских политических инициативах, как призывников заставили служить в Грузии и в соседних странах (Furier, 2009, 107–181).

Вопреки трудностям, связанным с социальными и гигиеническими условиями в армии, некоторые из поляков ознакомились с культурой и природой края. Они собирали фольклор, изучали местные языки и восторгались ландшафтом. Очарование Кавказских гор как воплощение красоты, свободы и возвышенного и, одновременно, указания на ничтожность человека часто находило место в поэзии так называемой «кавказской школы» (см.: Janion, 1992; Lijewska, 1998). К представителям польской «солдатской» диаспоры принадлежали поэты (Тадеуш Лада-Заблоцкий, Владислав Стжельницкий, Леон Янишевский), этнографы (Константин Зах, Матеуш Гралевский и Ян Залесский), любители истории (например, Ксавери Петрашкевич), переводчики (например, Казимир Лапчинский, который в 1863 г. первым перевел на польский язык памятник грузинской литературы – поэму «Витязь в тигровой шкуре»)[96], а также геологи, географы, геодезисты. Их стихотворения, письма, путевые заметки и воспоминания, в которых передавались представления о Кавказе, до сегодняшнего дня определяют коллективную память поляков об этом крае. В эпоху романтизма[97] часть находившихся там поляков активно развивала связи с грузинской элитой и образовала живую культурно-общественную среду, время расцвета которой приходится на вторую половину XIX и начало XX в. (Furier, 2009, 211–354)[98].

Политическая и экономическая зависимость от России для обеих стран повторялась и продолжилась и в XX в., когда обе страны, хотя в разной степени, находились в сфере влияния советской России. Из-за этого в поле моего исследования попало восприятие поляками не только современной Грузии, но и более ранних представлений о ней, которые отложились